Кавлис закрыл тетрадь и надолго задумался. Что-то действительно пошло вспять в судьбе этого парня, и в чем-то он был прав: надломился. «Подумай над моими словами, может, лучше меня разберешься».

Разберись тут, вздохнул Николай.

Он положил тетрадь на место и заходил по комнате.

Жаль Пичугу, с огнем играет, сгорит до срока. И сейчас со мной в самое пекло лезет. А сам-то я правильно поступаю, вовлекая молодых ребят в это дело?

До сегодняшнего вечера таких мыслей у Николая не было. Пришли они после того, как прошловремя. Совсем немного времени, а мысли и настроение – другие. И приходят в голову вопросы: «Стоит ли из-за одного человека рисковать многими? Нужно ли мстить или отвечать местью на месть?»

Скоро здесь соберутся семь человек, и каждый, наверное, будет задавать себе подобные вопросы и глазами будет спрашивать у него. Такое ждет всех не только завтра, но и послезавтра, через неделю, когда прибудут на место, и потом, когда отступать будет некуда.

Да, время проходит и возникают вопросы, сникают красивые порывы и благородные побуждения. Наступает расплата. И нельзя это предугадать заранее. Может, остановиться хотя бы в середине пути? Когда еще можно повернуть назад?

Кавлис твердо решил, что как только придет Алексей, он расскажет ему о своих сомнениях и предложит взвесить все «за» и «против»: «Леша, для тебя тоже прошло время. Давай еще раз подумаем». А Пичуга ответит: «О ком думать – о тебе или о себе? Если о тебе, давай, посидим, подумаем. Лично для себя я все решил». Да, Ремез скажет именно так. И добавит: «Видишь, майор, прав я был, когда говорил, что это не я с вами пойду, а вы со мной. Ты забыл сдернуть свои погоны».

А может, и вправду забыл?

Звонок прервал размышления майора. Направляясь в прихожую, он подумал, кто бы это мог быть? Ремез открыл бы дверь своим ключом, для «беркутов» рановато, по телефону встречу назначили на завтра. Они приедут все вместе. Причем Слава Михайлин обещал привести из Питера десять бронежилетов. Денег достану, пообещал он.

Кавлис открыл дверь.

– Здравия желаю, товарищ майор. Разрешите войти?

Николай посторонился, пропуская Сашку Сапрыкина. А в голове пронеслось: «Вот тебе и ответы на все вопросы».

– Рапорт написал? – спросил Кавлис.

– Ну да. – Сапрыкин опустил сумку на пол. – Лехи нет дома?

– Скоро будет.

– А остальные завтра?

Кавлису хотелось обнять этого парня и сто раз сказать спасибо. За все. Самое главное за то, что он вовремя рассеял его сомнения, пришел раньше Ремеза. Да, вот он ответ. Николай смотрел в глаза Сапрыкину, чувствуя, что его ресницы слегка подрагивают.

26

Таджикистан, район Нижнего Пянджа

Орешин знал, как на Востоке учат орла быть послушным воле человека. На голову птенца одевают кожаный мешочек и сажают на тонкий канат. Орленок цепляется за него лапками. Канат раскачивают, птица, ничего не видя и не понимая, ждет хотя бы минутной передышки. И дожидается ее, когда с головы убирают колпачок и подставляют орленку руку, на которой птица чувствует себя уверенно, спокойно. Потом начинают все сначала до тех пор, пока гордая птица не сделается покорной, забудет о воле, свободном полете, начнет охотиться для человека.

Игорь уже сходил с ума, однако угасающее сознание твердило: «Я не орленок. Я знаю, что все это временно, меня не сломить... не сломить... Лишь бы слова Безари оказались правдой, лишь бы Вовка был сейчас на свободе, но не здесь, где-то рядом. А вдруг Безари обманывает? Может, Вовка тоже у них? Нет! Нет! Только не это...»

Анны больше нет... Безари мог не сообщать ему об этом ежедневно. Орешин душой, сердцем чувствовал, что больше никогда не увидит ее. А вот Вовка... Он жив.

Основной пыткой для Орешина была надежда. Хотя он знал, что надежда нечто бесплотное, что живет в душе. Он все время повторял себе: «Стоп! Полного поражения еще нет». И как орленок, с надеждой смотрел вдаль.

Но главная пытка – страх перед своей памятью. Она не давала ему ни секунды передышки. Безари знал, что делал.

Сегодня Игорь терял сознание несколько раз, и, когда медленно возвращался из небытия, перед его глазами всегда торчали прутья клетки, кругом раскаленный песок; жар над головой такой, что провалы в сознании слились в нечто целое, гудящее, мутное с невыносимо ноющей болью во всем теле. Иногда он чувствовал жар внизу живота, когда мочился под себя.

Безари присел возле клетки и долго смотрел на пленника. Несмотря на жару, куртка его униформы была застегнута на все пуговицы. Защитного цвета панама бросала тень на глаза.

– Знаешь, что общего между пением соловья и собакой, задирающей лапу на куст? – Полевой командир засмеялся. – Не знаешь? Оба помечают свою территорию. Ты, собака, метишь сейчас свою. Это твоя территория. Я готов прекратить твои страдания, ибо ты уже наполовину стал собакой: завой, Назир! Залай! И я тут же пристрелю тебя. Клянусь! – Безари приложил руку к груди. – И ты навсегда избавишься от образа твоей жены. Ведь ты все время вспоминаешь ее? И сейчас ты думаешь о ней. О, она была красива! Мои люди оценили это. И твой сын, Назир, быстрее станет мужчиной, ведь он видел, как это делается. А хочешь воды? Я велю принести тебе много воды. Эй! – Безари окликнул своего воина. – Вытащите его из клетки и дайте воды.

Орешин долго не мог выпрямиться. Каждое движение с хрустом отдавалось в голове. Назойливый рассудок просил его не брать воду, но надежда говорила ему:

«Пей! Пей, тебе нужно выжить».

И милосердно показывала перед его меркнущим взором две ямы: для него и Безари. Одну из них уже засыпали песком.

«Нет, шакал, я увлеку тебя вслед за собой. Пусть мы будем в одной яме, но я буду душить тебя так же, как ты сейчас не даешь дышать мне».

И он пил, чувствуя наждачным кровоточащим горлом, как с каждой каплей силы питают его тело и душу. Только бы не потерять рассудок, выдержать отрезок времени длиною в бесконечность...

Игорь закашлялся, но боясь, что драгоценная влага выплеснется через рот, плотно сжал губы; вода устремилась через нос.

Безари снова рассмеялся.

– Теперь ты понимаешь, что кудахтать важнее, чем нести яйца? Облейте его водой – и в клетку!

На Орешина обрушился целый ушат воды. У пленника на миг перехватило дыхание, как после контрастного душа. Его снова согнули и втиснули в тесную клетку. Тело приняло уже привычное положение, на глазах русского полковника выступили слезы отчаяния. Он готов был уже завыть, сломаться, чтобы получить свинцовую пулю в голову, которая с каждой минутой мучений приобретала благородный окрас золота.

Сколько он еще сможет продержаться? Сердце натужно скрипело: недолго. Оно давало знать, что хозяин все же вскоре завоет. Случится это в тот миг, когда он сойдет с ума. Он не оценит облегчения от «золотой пули», ибо уже не будет чувствовать ни физической боли, ни отчаяния. От этого утрата сознания стала совсем близка.

Он казался себе жалким существом, потому что пытки превращали его в безумное животное; а еще несколько дней назад он и представить себе не мог, что в столь короткий срок можно сломить человека, даже такого сильного, как он. Оказывается, можно. Для этого нужны двое – сильный человек и искусный палач. И еще чуточку материала. У Безари материала было достаточно.

Орешин проклинал себя за собственную слабость и поминутно менял решения: то он хотел, чтобы к нему пришла помощь, то гнал ее от себя. Если будут предприняты шаги к его спасению, то освободят не полковника Орешина, а жалкое, сломленное существо с трясущимися руками и полусумасшедшими глазами на старом больном лице.

Анна...

Они истязали ее, измывались над ней.

Вовка, мальчик, неужели ты видел все это!..

Безари, сволочь! Я убью тебя!

Боже, дай мне силы...

И снова обморок. Падая в пугающую черную бездну, Орешин увидел бойцов своего отряда. Их было много, они шли по горячему песку с тяжелыми «эрдэшками» за плечами. Разгрузки надеты на голое тело. В обгоревших на солнце руках автоматы. Они идут, с трудом преодолевая подъемы, и лишь на спусках ускоряют шаг. Во главе отряда два человека, которые погибли из-за него: Стас и Николай.